– Говорят, что ты поджег? Верно?
– А хоть бы и я, – ответил Бобров, улыбаясь. – Мусор жечь надо, – повторил он фразу, так понравившуюся Алафертову.
– Правильно, – ответил Лукьянов. – Видно, что ты – настоящий парень.
XVI
Что за комиссия, создатель…
А. Грибоедов.
Несчастье, постигшее население города, всполошило не только этот город, но и все многочисленные города нашей республики. В газетах объявлена была подписка в пользу погорельцев, вопрос о восстановлении поселков поставлен на рассмотрение высших органов и срочно разрешен в положительном смысле: нашим строителям оставалось только заботиться, чтобы и пожертвования и ссуды пошли не на восстановление старых слобод, а на постройку нового города. Бумага летела за бумагой, из конторы в губисполком, из губисполкома в центр, из центра шли ответы в губисполком:, из губисполкома – в контору, покамест в один из тех дней, которые неопытные сочинители называют прекрасными, как бы мрачен и дождлив он ни был, из мягкого вагона скорого поезда не высадились три человека: один высокий с орлиным носом, другой низенький, довольно-таки молодой, с оттопыренными красными ушами, третий – полувоенный в высоких сапогах, сером полушубке и в усах, обличающих особую заботу владельца об этом украшении.
Эти три человека – комиссия, приехавшая для разрешения на месте вопроса о помощи погорельцам и о постройке рабочего городка. Товарищ Лукьянов встретил гостей на вокзале, отвез их в гостиницу. Газета на другой день поместила портреты всех членов комиссии, причем портрет высокого человека с орлиным носом выделен был особо и снабжен подписью, обгоняющей всем и каждому, что этот человек не только высок, но и довольно высоко поставлен.
И в то же самое утро, когда граждане любовались. портретами лиц, которые должны были избавить город от последствий катастрофы, обрушившейся не только на жителей Плешкиной слободы и Грабиловки, но и на всех граждан, населяющих город, ибо они все волей-неволей, и не из одних только моральных чувств, давали временный приют погорельцам, – в это же самое утро комиссия в полном составе и даже с добавлением двух лиц – товарища Лукьянова, с одной стороны, и товарища Боброва, с другой – поехала осматривать пожарище.
Автомобиль, пыхтя бензином и отфыркиваясь, неловко прыгал по снежным ухабам Пролетарской слободы, как называлась теперь Грабиловка. Важное лицо равнодушно смотрело через пенсне на развалины, черневшие кое-где из-под свежего, необычайной, белизны, недавно выпавшего снега, на черные, обгорелые деревья, вытянувшиеся подобно скелетам, на мальчишек, успевших приспособить развалины к своим незатейливым развлечениям. Лицо выражало даже не равнодушие, а пожалуй презрение.
– Ах, что там, – казалось, говорило оно, – это мы уже видели… Видели…
Молодой человек, с оттопыренными ушами, наоборот, осматривал развалины с преувеличенным любопытством, то и дело записывая что-то в книжечку и как бы стараясь наверстать своим усиленным вниманием невнимательность важного лица. Полувоенный смотрел больше вверх на молочно-голубое небо, наслаждаясь впервые, может быть, после долгого столичного сиденья свежим воздухом, чистым небом и нестерпимою белизной снега. Лукьянов, несмотря на свою толщину, волновался, то и дело подскакивал на переднем сиденьи автомобиля, показывал на один дом, на другой, все время объясняя:
– Понимаете, несколько тысяч без крова. Кое-как разместили, понятно, но ведь в порядке чрезвычайного положения, почти принудительно.
Важное лицо поблескивало пенсне и наклоняло в знак согласия голову, полувоенный субъект молчал, молодой человек важно помахивал карандашом, выражая тем самым сочувствие населению, пострадавшему от неслыханного бедствия.
– Почему позволили распространиться огню, – говорил он высоким, гортанным голосом, напирая на букву «р», которую ему никак не удавалось выговорить, как следует.
– Да, да, – соглашалось важное лицо, – действительно: почему? Конечно большое бедствие, понятно, надо помочь. Что же вы предполагаете?
– У нас есть проект, – начал Лукьянов и посмотрел на Боброва.
Бобров понял, что слово предоставлено ему. Глаза важного лица скользнули по нем с равнодушием, глаза молодого человека – испытующе и недоверчиво.
– Мы предлагаем построить новый городок на другом берегу реки, – сказал Бобров, глядя прямо в глаза не важного лица, а молодого человека – здесь болото, очаг малярии, воздух невозможный. Строить решено несколько выше по течению реки, а через реку перебросить мост.
– У вас есть проект? Разработан? Утвержден? – интересовался молодой человек.
– Вы познакомитесь с ним на заседании, – ответил Бобров. Молодой человек занес что-то в записную книжку.
Несмотря на то, что в городе были неплохие гостиницы и рестораны, несмотря на то, что каждый из ответственных работников почел бы за счастье принять у себя приехавшую из центра комиссию, накормить ее хорошим обедом и угостить приличным случаю разговором, устроено было так, что обед состоялся у Муси. Никто не поинтересовался узнать, какую роль играет Муся в жизни города, каково ее официальное положение, но зато все через полчаса убедились, что Муся, если не красивая и, может быть, не особенно на первый взгляд умная, то в общем очаровательная женщина.
Она каким-то ей одной ведомым путем успела показать, незаметно от других, важному лицу, что он интересует ее вовсе не как важное лицо, а как человек и прекрасный собеседник; полувоенному-что она влюбилась бы в него с первого взгляда, если бы он того захотел, – и что только он сам не хочет этого, а она выражает готовность ему подчиниться; молодому человеку, что он похож внешностью на одного из чрезвычайно важных лиц, только, конечно, в миниатюре, а какое-то его незначащее замечание назвала государственной мыслью, тоже, конечно, в миниатюре. Кстати и по-женски кокетливо она успела сказать и тому, и другому, и третьему, что Юрий Степанович Бобров не имеет, может быть, особенных заслуг и стажа, но зато превосходный организатор, и что это ему принадлежит идея постройки нового города, и, что самая постройка города – идея смелая и в высшей степени революционная. Слово «революционная» она произнесла мягко и даже отчасти нежно, но ведь так полагается очаровательной женщине, вовсе не намеревающейся выступать на митингах.
– Представьте себе, тут совершенно пустое место и вдруг через полгода – целый город. Ведь это же чудо! Что скажут за границей! Разве они могут допустить что-нибудь подобное!
Важное лицо важно же соглашалось. Молодой человек должен был соглашаться вслед важному лицу, а полувоенному в общем все было безразлично, кроме самой Муси. Он смотрел только на нее и время от времени покручивал выхоленные усы, и даже успел как-то обмолвиться, что он бывший полковник, имел два георгиевских креста, а теперь вдвое вознагражден одним орденом красного знамени.
Юрий Степанович предпочитал держаться в стороне: он понимал, что если важное лицо относится к нему безразлично, то лицо не совсем важное, а именно молодой человек с оттопыренными ушами, видимо, раскусил все планы и намерения Боброва и рад будет малейшей с его стороны оплошности.
Обед закончился тем, что важное лицо, поблагодарив Мусю, сказало:
– Очень приятно было беседовать с вами. Когда будете в Москве, не забудьте, что я – в числе ваших знакомых…
И эти слова подтвердило особо крепким рукопожатием.
После такого обеда заседание комиссии было, пожалуй, излишним, но такова форма: необходимо заседать, необходимо заслушать официальный доклад, необходимо этот доклад обсудить и вынести постановление.
На заседании распоряжался молодой человек, выказавший там такие свойства и познания, такую разностороннюю компетентность, выражавший свои мысли так громко и так безапелляционно, что всем остальным приходилось только соглашаться.
Он, конечно, нашел, что все, сделанное до сих пор местными силами, сделано если не плохо, то и не совсем так, как надо бы. Можно, конечно, эти ошибки исправить, но можно, скрепя сердце, оставить их в неприкосновенности.
